Из истории игр и игрушек. Куклы
Взрослые ничего не понимают в куклах.Кукла может быть похожа на настоящую девочку, а может быть просто кульком из тряпок — до какого-то возраста ребёнок будет с одинаковым вдохновением кормить, укачивать, закутывать в одеяло своего „ребёнка“, каким бы тот ни был.
Елена Ускова
Кукла
Взрослые ничего не понимают в куклах. Наверное, потому, что это им не очень нужно: они вспоминают об игрушках, когда отправляются в гости, в дом, где есть дети, заскакивают по дороге в магазин и ориентируются прежде всего на цену: чем дороже, тем, по их понятиям, лучше игрушка. Ещё у них есть идея, что игрушка должна быть как можно более точной копией „взрослого“ предмета — если уж стиральная машина, то чтоб стирала, утюг, чтобы гладил и телефон, чтоб звонил.
Я всегда чувствовала, что это неправильно, а недавно нашла подтверждение в работах детских психологов.
Кукла может быть похожа на настоящую девочку, а может быть просто кульком из тряпок — до какого-то возраста ребёнок будет с одинаковым вдохновением кормить, укачивать, закутывать в одеяло своего „ребёнка“, каким бы тот ни был.
Психологи вообще считают, что некоторая доля условности обязательна в игрушке — развивает воображение и содержит множество вариантов разных игр и превращений.
Кукле больно?
Антрополог Марина Чередникова пишет о том, что в разном возрасте девочкам нужны разные куклы, и играют с ними девочки по-разному. От года до двух им вообще всё равно, кукла это или любой другой предмет. Если они постановили, что это „ребёнок“, они повторяют действия взрослых по отношению к ним самим. Игра кончилась — и они могут тащить своего „ребёнка“ за ногу, за подол платья без всякого к нему внимания.
Мама, разумеется, тут же крикнет: „Не смей! Кукле больно!“ Трёх- и даже пятилетний малыш этого не понимает и, как утверждают психологи, понять не может. Известно, что в яслях детки, оказавшись в одном манеже, пытаются поиграть друг с другом именно как с предметом, с игрушкой: „вынуть глазик“, схватить, ударить — не потому, что от природы агрессивны, а потому, что другой ребёнок для них действительно живой предмет, а не такой же человек. Крупнейший детский психолог Жан Пиаже показал, что даже семилетний ребёнок всё ещё остаётся эгоцентристом, который не в состоянии встать на позицию другого. В одном из его экспериментов дети 5 — 7 лет играли в семью, в которой у каждого из них были два брата (положим, Жан и Пьер). Когда же их спрашивали, сколько братьев у Жана, они уверенно отвечали, что у него нет братьев вообще.
Если уж интеллектуальная способность ставить себя на место другого формируется так поздно, что говорить о способности жалеть другого, сочувствовать, сопереживать ему? Она наверняка приходит ещё позже (если приходит вообще). Так стоит ли призывать маленького ребёнка пожалеть куклу?
Наверное, стоит. Есть какие-то правила, которые усваивают не потому, что понимают, а потому, что не хотят огорчить маму, боятся наказания. Может, такие „максимы“, принятые в раннем детстве, ложатся в основу будущего характера.
Но мы о куклах.
Ночные похождения
Как пишет М. Чередникова, девочки долго верят в двойную жизнь кукол, которые, когда их не видят, превращаются в живые существа. У Андерсена они ночью отправлялись на бал, у Джанни Родари — в долгое и опасное предновогоднее путешествие, во множестве мультиков спрыгивают с магазинных полок и разъезжают по ночной квартире при каждом удобном случае. Я тоже свято верила в это и старалась „подглядеть“, как оживают мои куклы, усиленно притворяясь, что гляжу в другую сторону. Я, как и многие девочки, судя по статье Чередниковой, оставляла им конфеты и утром неслась проверять, пришлось ли им по вкусу моё угощение — не пришлось ни разу.
Потом мы с подружками, в полном соответствии с антропологическими описаниями, пытались специальными ритуальными формулами вызвать Домовёнка, чтобы он поиграл с нами. Потом — как прямое продолжение всей этой мистики — устраивали настоящий спиритический сеанс при свечах, сидя за столом и держась за руки — вызывали, кажется, Петра I, убейте, не помню, почему именно его.
Оказывается, примерно тем же самым занимаются множество детей по всему миру.
Пупсы — чтобы мыть, куклы — чтобы одевать, а Барби…
Итак, до четырёх девочке в принципе всё равно, как выглядит её кукла. По крайней мере, так утверждают психологи.
Девочка ещё не играет в „дочки-матери“ или в „гости“, её интересуют всякие манипуляции с куклами — чаще всего прямое подражание матери.
Я не помню себя до 4 лет, да и дальше помню „местами“. Но про куклу помню точно: именно в 4 года очень хотела Барби. Хотя, по всем психологическим выкладкам, это было рановато и даже, возможно, свидетельствовало о моей глубокой врождённой порочности.
На самом деле это объяснялось очень просто: у моей сестры, старше меня на три года, была Барби и я хотела такую же. (Между прочим, мне кажется, что психологи не всегда учитывают такие простые обстоятельства.)
Я мечтала о Барби изо всех сил, а сестра очень редко давала мне её поиграть. Поэтому я помню её, пожалуй, лучше всех других своих кукол.
Чередникова пишет, что любимые куклы детей 4 — 5 лет — пупсы, которых купают и пеленают, и большие куклы, которых одевают в собственные ползунки. Я никогда не любила пупсов и была довольно равнодушна к большим куклам.
Я любила Барби.
Насчёт моей порочности: примерно к такому выводу подталкивает психолог В. Абраменкова, настроенная категорически против несчастной американки: „Кто не знает кукол Барби и Синди — секс-символ и воплощённую мечту общества потребления! Какие жизненные ориентации для малыша символизируют собой эти красавицы с женскими формами? Кто они — дочки? Подружки? Обладая такой куклой, девочка воображает себя не мамой, укачивающей дитя, а горничной, ухаживающей за своей госпожой, убирающей её дом и приводящей к ней бойфренда. Архетип материнства незаметно подменяется архетипом блуда! Мы — родители, что, действительно хотим для своих дочерей будущего интердевочки?“
Клянусь, я не воображала себя горничной при госпоже Барби, мне такое и в голову не приходило. Как и всем моим подружкам. По-моему, этого вообще не могло быть, поскольку мы могли играть только в то, что знали, что видели вокруг себя — вокруг нас никаких горничных не было.
„Архетип блуда“, конечно, на то и архетип, чтобы проявляться независимо от бедного опыта длиной в несколько лет маленького человека. Может, действительно, в повальном увлечении девочек старшего дошкольного возраста куклой Барби заложена опасность раннего сексуального интереса? Тем более что, как пишет М. Чередникова, „производство кукол в Советском Союзе исходило из педагогических установок, согласно которым отношения между полами не могли быть сферой интересов детей среднего школьного возраста. Фабрики игрушек изготавливали кукол-„девочек“ или бесполых пупсов“.
Проверка маленьких девочек на сексуальность
Психолог Л. Эльконина провела эксперимент, чтобы проверить, способствует ли кукла „с женскими формами“ сдвигу интересов у девочек 5 — 7 лет в направлении интердевочки, и пришла к выводу, что совершенно не способствует. Более того, с психологической точки зрения Барби способствует совсем другим, очень важным именно для этого возраста вещам. Она помогает формированию так называемой „половой идентичности“ (когда девочка твёрдо осознаёт себя девочкой, не только мамой или ребёнком, но и будущей девушкой и женщиной).
Как показал эксперимент, только с Барби и Кеном девочки играли в „свадьбу“. В поход на танцы, в парикмахерскую, во флирт на пляже — это, пожалуйста, с любыми другими красавицами без всяких форм. В свадьбу — только с Барби.
А это, оказывается, очень важно — чтобы мы вовремя играли в такую игру, осваивая границу между двумя „семантическими пространствами“ жизни ребёнка, девочки — и женщины. Это, как пишут антропологи, ритуал инициации — посвящения во взрослые. Свадьба и есть такой ритуал. Прежде чем он состоится на самом деле, его много раз проиграют дети. Девочка лет в пять впервые начинает осознавать себя девочкой, в старшем подростковом возрасте должна идти дальше.
„Нормативная“ игровая проба полоролевых отношений, — пишет Л. Эльконина, — должна иметь форму особого, ритуального перехода между двумя семантическими пространствами. Такие переходы — свадьбу — дети разыгрывали только с куклой Барби. Следовательно, Барби способствует прояснению отношений между полами, что и является одной из задач психического развития в дошкольном возрасте. Дети, играющие с обычными куклами, разыгрывали жизнь, типичную для предшествующего семейной жизни периода“.
Только тут речь идёт совсем не о сексе. В секс, как доказал эксперимент, девочки не играли.
Мы, я помню, играли в свадьбы. Это было особое празднество, очень нас занимавшее. Конечно, мы не думали ни про какие ритуалы и полоролевые отношения — но, наверное, что-то такое было…
Красавицы, принцессы
У Л. Элькониной своя претензия к моей любимой Барби: её красота „штампованная“, а несоответствие хозяйки этому образцу красоты может породить комплексы. Не знаю, может, у кого-нибудь и порождает, только я с такими случаями не сталкивалась. Мы-то продолжаем расти, и теперь „Барби“ в моём окружении — ёмкая и совсем не благожелательная характеристика женской красоты вполне определённого „штампованного“ типа.
Красота куклы, кажется, всегда несколько „штампованная“, только у старых, антикварных кукол она необычная и трогательная даже для взрослого — но может быть, просто потому, что антикварных кукол осталось мало и старинный, несовременный тип красоты вызывает умиление?
В любом случае, с какого-то момента очень важно, чтобы кукла была красива и хорошо одета: это уже для старших дошкольников и младших подростков.
Самое смешное, что красота эта по-прежнему может быть очень условной — иначе мы не смогли бы играть в бумажных кукол, которых часто, вместе со всем их гардеробом, рисовали сами. Мы просто как бы договаривались сами с собой и друг с другом, что это вот — красавица и принцесса. Главное, что в этой новой игре уже не было мам и дочек, хозяек на кукольной кухне, были исключительно принцессы. Мы меняли им причёски, рисуя парики, старательно приделывали туфельки, изобретали новые и новые наряды. Все эти наряды держались на крошечных отростках, которые надо было загибать кукле за спину. Держались они плохо, всё время сваливались. Короче говоря, играли мы в это недолго — но все повально, что и подтверждает М. Чередникова.
Разве сравнишь всё это с одеванием Барби, которой покупались настоящие крохотные наряды — от трусиков до шуб! А я больше всего любила обувать её в крохотные туфельки и при первой возможности покупала ей всё новые и новые.
Охранник Джек Николсон
М. Чередникова приводит уморительную сцену игры в Барби и Кена двух мальчиков и двух девочек, которую сама наблюдала:
„В соответствии с сюжетом игры в одном из соседних домов жили богатые девушки-сёстры со своей служанкой, в другом — 30-летний Джек Николсон и 25-летний Том Сойер. Игра начиналась с проигрывания сцены первого знакомства соседей. На стук в дверь выходит служанка Синди и спрашивает:
— Здравствуйте. Вы к кому?
— Вы говорили, вам нужны охранники?
— Моей хозяйке. (Зовёт хозяйку.) Хозяйка (томным голосом):
— Какие красивые кавалеры… Присаживайтесь. Вы кто?
— Мы хотели бы устроиться на работу.
— Я готова принять вас. Завтра приходите на работу в 9 часов.
Этот диалог — завязка романтического сюжета. Далее в игре изображаются свидания молодых людей, вечерние прогулки, танцы на дискотеке и т. п. „Кены“ представляют собой галантных ухажёров, а „Барби“ — воспитанных девушек с чувством собственного достоинства“. И завершает: „Так новые куклы позволяют детям в игре моделировать взаимоотношения между разными полами и разные варианты будущей жизни“.
Я никогда не видела, чтобы мальчики играли в куклы, и в наших играх никогда не было никаких служанок (кстати, в этой сцене с Джеком Николсоном и Томом Сойером служанкой была кукла, а не одна из девочек, обречённая, по Абраменковой, прислуживать своим куклам). Но похожие игры я помню очень хорошо.
Подглядывать — правильно?
Именно к этому призывают родителей психологи: внимательно присматриваться, как девочки играют в куклы, и делать из этого выводы о себе, о своих отношениях с детьми, о психическом состоянии ребёнка.
Из Интернета на меня обрушилось множество толкований детских игр в куклы — с соответствующими диагнозами. Часто смущала их определённость, безапелляционность: а если какая-нибудь мама примет это за истину, приложит к своей девочке и начнёт „принимать меры“?! На самом деле это может быть совсем не так, как показалось, да и симптомы неблагополучия очень неоднозначны. Это как-то похоже на лечение „из телевизора“.
Для психологов всё свидетельствует о неблагополучии. Девочка зашвырнула своего пупса в воду? Она ревнует маму к младшему братишке. Другая, наоборот, ласково и терпеливо уговаривает свою „дочку“ идти в детский сад, а та упирается? Девочка компенсирует недостаток материнского внимания. Может быть, и то, и другое правда — а может быть, и нет.
Тем не менее не зря же существует целое направление в детской психологии и психотерапии, связанное с играми. О них как о непременной составной части психического развития ребёнка писали выдающиеся психологи. Ваш журнал рассказывал об игротерапии Г. Лендрета, американского психотерапевта, сделавшего игру инструментом, с помощью которого ребёнок не только сам решает свои совсем нешуточные проблемы. Самовыражаясь в игре, он лучше осознаёт себя и делает огромные шаги в психическом развитии. При одном условии: если взрослые ему не мешают. А они, если верить Лендрету, почти всегда мешают — даже когда хотят помочь. Может быть, даже больше всего — когда хотят помочь.
Кстати, в игротерапии Лендрета взрослый никогда не подсматривает за играми детей исподтишка, он всегда открыто присутствует в игровой комнате. Это, оказывается, огромный труд: сделать своё присутствие необременительным для ребёнка, не „давить“ на него, не подталкивать неосторожным словом или жестом к какому-то выбору. Интересно, что его маленькие клиенты очень долго не могут поверить в реальность полной свободы действий. На то, чтобы убедить их в этом, уходит чуть ли не львиная доля времени терапии. Зато эти дети, наверное, надолго запомнят, что такое всё-таки бывает — когда взрослому интереснее узнать, каков ты на самом деле, чем научить тому, каков ты должен быть. И что бывает такая степень открытости вместе с защищённостью.
Хорошо, когда у маленькой девочки кукла — любимый, но не единственный друг.
Из истории кукол
Самые древние из дошедших до нас кукол — египетские. Они намного выразительнее стандартных советских кукол; у них подвижные суставы, настоящие волосы, тщательно выточенные руки и ноги. В Древней Греции с куклами в руках детей учили отечественной истории: у них были, например, троянские кони, начинённые солдатами и офицерами.
В „тёмные“ времена Средневековья куклы в Европе начали изготовлять только в XIV веке. Их делали во Франции на заказ, из дерева и тряпок (реже из глины) и наряжали в самую модную одежду. В Англии кукол мастерили из сосны, лица и руки покрывали гипсом, раскрашивали и сверху наносили слой лака. Такая кукла, сделанная в 1680 году, хранится в Лондонском музее детства; кто-то из Стюартов подарил её верному придворному. Такие очень искусно изготовленные и богато наряженные куклы стоили дорого, их обычно дарили взрослым „для любования“, а не детям для игры.
Ещё в Древнем Риме для демонстрации мод в провинцию посылали небольшие глиняные раскрашенные фигурки. Модная французская торговля не прекращалась даже во время войны за испанское наследство в начале XVIII века, хотя Англия и Франция тогда были противниками. В 1704 году, в самый разгар войны, один из французских генералов писал: „Этот эпизод достоин того, чтобы быть отмеченным в хрониках истории: министры обоих дворов вняли требованиям дам и предоставили специальный „зелёный коридор“ для провоза кукол-манекенщиц. Этот договор пользовался непререкаемым уважением, и даже в дни самой ожесточённой вражды между Францией и Англией эти куклы были единственным объектом, который всегда оставался в безопасности“.
XVIII век славен механическими куклами-автоматами. Мастера, создававшие их, окутывали свою работу тайной, им покровительствовали короли — как, например, французу Жаку Вокансону, которого философы упрекали в том, что он вступил в спор с Богом. Самые знаменитые его куклы — „Музыкантша“, „Писец“, „Рисовальщик“.
В тайне держали „кукольники“ и состав „композита“ — смеси деревянной крошки и бумаги, куда добавляли ещё пепел, яичную скорлупу и какие-то компоненты, так и оставшиеся неизвестными. Состав появился в Европе в 1800 году. Из композита под давлением делали всю куклу или только её тело. Это было намного дешевле и удобнее, чем резьба по дереву. Тогда же мастера освоили папье-маше и стали изготавливать кукол из этой смеси бумаги с песком, цементом и мукой. Можно было наконец переходить к фабричному производству и постепенно превращать кукол в товар массового спроса.
В 1880-х мир сходил с ума от французской куклы-ребёнка с головой из неглазированного фарфора Bebe Jumeau — очаровательной малышки с огромными глазами и толстенькими ножками. Bebe впервые изображала маленькую девочку и позволяла своим хозяйкам играть и ухаживать за ней, как за ребёнком (до этого большинство кукол представляло взрослых). В специальных журналах публиковали выкройки нарядов для Bebe, сумочек и шляп, ботиночек и различных аксессуаров. Кукла даже заговорила благодаря особому звуковому механизму.
Английские и особенно французские куклы были прекрасны, но уступили первенство на рынке куклам немецким, потому что те были дешевле. Немецкие фабриканты точно знали, на чём сэкономить: покупатели обращали внимание прежде всего на цену, голову и одежду. Так появилась кукла с искусно сделанной головой на весьма примитивном туловище. Около 1900 года половина всех кукол поставлялась на мировой рынок из Германии, а в 1910 году — уже 80%.
Особая тема в кукольной истории — тряпичные куклы, которых мамы шили дома для своих детей. На коммерческую основу выпуск таких кукол поставили в 1850-х годах англичане и американцы. Кстати, в Америке кукольное производство не было развито вплоть до окончания Гражданской войны в 1860-х. Но после того, как наступил мир, в Нью-Джерси стали производить дешёвых целлулоидных кукол. Новшество подхватили немецкие, французские, японские фабрики.
Однако целлулоид слишком легко воспламенялся, и это приостановило победное шествие лёгких куколок по планете.
С 1910 года немецкие мастера начали делать „характерных“ кукол с эмоциональными лицами, часто даже с преувеличенной экспрессией. Они смеялись и плакали, строили хулиганские рожицы и обиженно надували щёки. Необычные куклы невероятно понравились взрослым, но многие дети их не приняли. Такая кукла не могла меняться: плачущую трудно было представить смеющейся, а обиженную нельзя было „отправлять в гости“. Маленькие потребители явно предпочитали прежний идеализированный вариант. Пробовали выпускать кукол с заменяемыми головами, у которых были разные выражения лиц, и даже кукол с несколькими лицами (голова могла вертеться, а „ненужные“ лица легко закрывались чепцом или шляпой). Но всё это тоже не прижилось.
После Второй мировой войны изготовители кукол начали активно экспериментировать с пластмассами, гораздо более долговечными, чем композит или папье-маше. В 1950 — 1960-х в дело пошли каучук, резина, винил. Натуральные материалы сменились синтетическими, но старинные антикварные куклы сегодня только растут в цене.